Бабочка
Антонине Чернышёвой
День октября шестнадцатый столь тёпел,
жара в окне так пристально желта,
что бабочка, усопшая меж стёкол,
смерть прервала для краткого житья.
Не страшно ли, не скушно ли? Не зря ли
очнулась ты от участи сестёр,
жаднейшая до бренных лакомств яви
средь прочих шоколадниц и сластён?
Из мёртвой хватки, из загробной дрёмы
ты рвешься так, что слух острее будь,
пришлось бы мне, как на аэродроме,
глаза прикрыть и голову пригнуть.
Перстам не отпускающим, незримым
отдав щепотку боли и пыльцы,
пари, предавшись помыслам орлиным,
сверкай и нежься, гибни и прости.
Умру иль нет, но прежде изнурю я
свечу и лоб: пусть выдумают – как
благословлю я хищность жизнелюбья
с добычей жизни в меркнущих зрачках.
Пора! В окне горит огонь-затворник.
Усугубилась складка меж бровей.
Пишу: октябрь, шестнадцатое, вторник –
и Воскресенье бабочки моей.
1979